Александр Дюма 
ИСТОРИЯ ЗАСТОЛЬЯ
С АНТИЧНЫХ ВРЕМЕН 
Часть 1-я

Едва появившись на свет, человек получает от своего желудка приказ есть по крайней мере три раза в день, чтобы восстанавливать силы, которые отнимают у него работа, но чаще всего нерадение. Как рождается человек? В какой обстановке, достаточно живительной и достаточно плодородной, чтобы прибыть сюда, не умерев с голоду, в возрасте, в котором он сможет найти себе пропитание и воспользоваться им? 

Вот та великая тайна, которая волновала всех в прошедшие столетия и, вне всякого сомнения, будет волновать в грядущие века. 

Наиболее древние мифологи считают местом рождения человека Индию. Действительно, влажный воздух, парящий над Гималаями, и побережье, раскинувшееся от косы Цейлона до косы Малакки, достаточно определенно указывают на то, что именно там находилась колыбель рода человеческого. Впрочем, разве символом Индии не служит корова? И разве этот символ не означает, что корова была кормилицей рода человеческого? Сколько несчастных индусов, которые никогда не задумывались о подобных символах, сочли бы себя проклятыми, если бы умерли, не схватившись за хвост коровы? Тем не менее, неважно, где человек родился; главное — он должен есть. Именно об этом заботится как дикарь, так и, в равной мере, цивилизованный человек. Единственное различие состоит в том, что дикарь ест по необходимости, а цивилизованный человек — из-за чревоугодия. 

Впрочем, мы пишем эту книгу исключительно для цивилизованного человека: дикарю не требуется, чтобы у него разыгрывался аппетит. Существует три вида аппетита: 

1 — Аппетит, который разыгрывается натощак. Он не выбирает блюда и утоляется как куском сырого мяса, так и зажаренным фазаном или петухом. 

2 — Аппетит, который пробуждается, когда вы, сев за стол с чувством сытости, все же с удовольствием попробовали кусочек привлекательного блюда, подтверждая тем самым пословицу: «Аппетит приходит во время еды». 

3 — Третий вид аппетита пробуждается посредине трапезы, в тот момент, когда на столе появляется изумительное блюдо, когда трезвый гость без малейшего сожаления собирался покинуть стол, однако сдержался в последнюю минуту, охваченный порывом чревоугодия. 

Первые примеры чревоугодия нам преподали две женщины: Ева, съевшая яблоко в раю, и Прозерпина, съевшая гранат в аду. 

Прозерпина совершила ошибку по собственной воле. Похищенная Плутоном в то время, когда она собирала цветы на берегу реки, и унесенная в ад, Прозерпина взывала к Судьбе, но та на все ее мольбы вернуться на землю отвечала так: «Ты вернешься, если ничего не будешь есть в аду». Но чревоугодие заставило Прозерпину съесть семь зернышек граната. Юпитер, тронутый печалью и отчаянием Цереры, матери Прозерпины, пересмотрел наказ Судьбы и принял решение, удовлетворявшее и мать, и супруга, что та будет возвращаться на землю на шесть месяцев, а другие шесть месяцев проводить под землей. 

Что касается Евы, то она совершила более тяжкое преступление. За ее грехи мы расплачиваемся и поныне и ничего не можем с этим сделать. Впрочем, если существует три вида аппетита, то существует и три вида гурманства. Существует гурманство, которое теологи причислили к семи основным грехам и которые Монтень назвал «наукой глотки». Это гурманство Тримальхиона и Вителлия. 

Подобное гурманство имеет превосходную степень и называется обжорством. 

Самый наглядный пример античности нам преподносит Сатурн, пожирающий своих детей из страха, что они могут низвергнуть его, и проглотивший, не осознавая этого, завернутый в пеленку камень вместо Юпитера. 

Мы прощаем Сатурна, подарившего Верньо столь прекрасное сравнение: «Революция напоминает Сатурна: она тоже пожирает своих детей». 

Наряду с этим видом гурманства существует гурманство луженых желудков, а также то, что мы могли бы назвать гурманством утонченных умов: именно эту разновидность воспевает Гораций и практикует Лукулл; именно эта потребность заставляет радушных хозяев собирать у себя друзей — не меньше числа граций, но и не больше числа муз (не меньше 3-х и не более 9-ти). Друзей, вкусы которых они стремятся удовлетворить, а заботы — развеять. 

К числу таких современных хозяев следует отнести семейства Гримо де ла Рейньера и Брийя-Саварена. 

Впрочем, это гурманство имеет как широкое значение — обжорство, так и узкое — пристрастие к лакомствам (или .чревоугодие). 

Любитель поесть требует количества, а вот гурман — качества. 

Наши предки, имевшие в своем лексиконе глагол «гурманствовать», который мы утратили, говорили при виде «обжорин» (вот еще одно слово, утраченное, по крайней мере, в таком значении): «Вот человек, нос которого так и чует лакомство». 

А те, кто хотел быть точным, добавляли: «Как святой Иаков из приюта для бедных». 

Откуда пошла эта аксиома, которая на первый взгляд кажется совершенно неуместной? 

Мы сейчас расскажем вам об этом. 

На воротах здания приюта для бедных, находившегося недалеко от улицы Уа, превратившейся по недоразумению в улицу Урс, где обосновались первые парижские торговцы жареным мясом, было изображение святого Иакова. А поскольку лицо святого было обращено именно к этой улице, то говорили, что «его нос так и чует лакомство». 

А вот что говорили о статуе королевы Анны в Лондоне, королевы, неравнодушной к изысканным яствам, особенно к шампанским винам: «Это как королева Анна, повернувшаяся спиной к церкви и взирающая на торговца вином». 

Действительно, то ли случайно, то ли по воле скульптора-шутника, что можно расценить как неодобрение ее образа жизни, королева Анна совершила непристойный поступок, повернувшись спиной к собору Святого Павла и одарив своей королевской улыбкой крупного виноторговца, открывшего магазин на углу улицы. 

Брийя-Саварен, этот Лабрюйер второй категории гурманов, сказал: «Животное питается, человек ест и только умный человек ест со знанием дела». 

Третий вид гурманства, который вызывает у меня одни лишь сетования, заключается в приступах булимии, болезни, напавшей на Брута после убийства Цезаря. Однако подобные люди не могут считаться ни гурманами, ни гастрономами: это мученики. 

Вне всякого сомнения, охваченный именно этой неизлечимой болезнью Исав продал Иакову свое право первородства за кушанье из чечевицы. 

А ведь у иудеев право первородства считалось основным правом, поскольку первенец владел всем семейным имуществом и имел абсолютную власть над родственниками. 

Впрочем, Исав извлек выгоду из этой первой сделки, заключенной со своим непорядочным братом, когда Исаак сказал ему: «Возьми теперь орудия твои, колчан твой и лук твой, пойди в поле и налови мне дичи. 

И приготовь мне кушанье, какое я люблю, и принеси мне есть, чтобы благословила тебя душа моя, прежде чем я умру». 

Ревекка, услышав эти слова, забила двух козлят. А поскольку Ревекка питала особую слабость к Иакову, то пока Исав с луком в руках выполнял приказание Исаака, она освежевала козлят, покрыла их шкурами руки Иакова и при помощи подобной уловки добилась, чтобы Исаак благословил Иакова. Таким образом, Исава обокрали во второй раз. Однако ко второй краже он отнесся не столь безропотно, как к первой: Исав взял лук и стрелы, намереваясь убить Иакова. Тому же пришлось бежать в Месопотамию, к своему дяде Лавану. 

И только через двадцать лет Иаков сумел вернуться в родные края. Предусмотрительно он послал вперед себя двести лошадей, двадцать два козла, двадцать овец, тридцать верблюдиц дойных с жеребятами, восемьдесят коров, трех быков, двадцать ослиц и десять ослов. 

Это было дополнением к тому кушанью из чечевицы, блюду, которое Иаков, поразмыслив, счел весьма выгодным для себя. 
 

Античный Олимп, который мы окончательно утратили, не отличался пристрастием к гурманству. Он питался только амброзией и пил один лишь нектар. 

Впрочем, в области кулинарного искусства именно люди подавали дурной пример богам. 

Никто никогда не говорил «пиры Юпитера», «пиры Нептуна», «пиры Плутона». Похоже, у Плутона вообще очень плохо питались, если Судьба предположила, что после шести месяцев, проведенных в царстве мужа, Прозерпина могла испытывать голод. 

Но зато все говорили «пир Сарданапала», «пир Валтасара». 

От себя добавим, что эти выражения стали поговорками. 

Во Франции Сарданапал пользовался широкой популярностью. Поэзия, живопись, музыка наперебой старались восстановить его в правах. Восседая на троне, окруженный лошадьми и рабами, которым перерезают горло, едва видимый сквозь дым и пламя костра, он, со сладострастной улыбкой на устах, преображается или напоминает восточных богов, Геракла или Бахуса, устремляющегося в небо на огненной колеснице. 

Впрочем, эта разгульная, роскошная, праздная и малодушная жизнь искупила себя мужеством двух последних лет и блаженной агонией. Действительно, через бреши крепостной стены осажденной Ниневии с одной стороны были видны валами катившиеся темные воды вышедшего из берегов Тигра, а с другой — восставшие под предводительством Арбаса и Велезия, спешившие отнять у Сарданапала жизнь, которой он торжественно лишил себя сам перед их приходом. Впрочем, все забыли, что этот человек, который должен был вот-вот умереть, но который остался хозяином своей смерти, издал следующий закон: «Награда в тысячу золотых монет будет выплачена тому, кто придумает новое кушанье». 

Байрон сделал Сарданапала героем одной из своих трагедий. Господа Анри Бек и Викторен Жонсьер написали оперу по мотивам трагедии Байрона. 

Но мы безуспешно искали меню одного из этих знаменитых пиров, удостоенных имени Сарданапала. 

Валтасар, как и его предшественник, удостоился чести стать ориентиром для сравнения античных гурманов с современными. Только ему не повезло: он был вынужден иметь дело с богом, который нетерпимо относился к гурманству, сопровождавшемуся нечестивостью. 

Валтасар так бы и остался обыкновенным гурманом, если бы не вмешался Иегова. 

Гурман и нечестивец — это показалось богу немыслимым. 

Вот какая произошла драма: 

Валтасар, остававшийся в осажденном Киаксаром и Киром Вавилоне, устроил, чтобы немного развлечься, роскошный пир для своих вельмож и наложниц. 

Все шло хорошо. Но вдруг Валтасару пришла в голову мысль приказать принести священные золотые и серебряные сосуды, которые Навуходоносор вынес из храма Иерусалимского. Как только нечестивые уста прикоснулись к священным сосудам, раздался такой сильный раскат грома, что дворец задрожал до самого основания, а на стенах выступили огненными буквами три слова, которые вот уже на протяжении двадцати столетий внушают ужас царям: «Мене, Текел, Упарсин». 

Всех обуял несказанный ужас. Когда болезнь принимает серьезный оборот, немедленно посылают за врачом, над которым еще вчера насмехались, — так и Валтасар приказал привести молодого человека, в самые трудные моменты дававшего предсказания, вызывавшие ранее только безудержный смех. 

Этого молодого человека звали Даниил. 

Воспитанный при дворе царя, он изучал магию. 

Едва Даниил прочел эти три слова, так сразу же дал им объяснение, словно язык, на котором Иегова говорил с Валтасаром, был ему родным. 
«Мене» значило «исчисленный»; 
«Текел» — «взвешенный»; 
«Упарсин» — «разделенный». 

«Мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; 
Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; 
Упарсин — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам» (Книга Пророка Даниила; 5, 26—28). 

Но Даниил не только объяснил значение выступивших на стене слов. Он обрушился на Валтасара с упреками, обвинил его в святотатстве и нечестивости и предсказал его скорую смерть. 

И действительно, той ночью Киаксар и Кир завладели Вавилоном и обрекли Валтасара на смерть. 

В ту же эпоху жил, надо полагать, еще один ужасный обжора, которого звали Милон из Кротона. Но он, в отличие от Валтасара, не сокрушал дворцы, а наоборот, поддерживал их стены. 

Милон родился в маленьком городе Кротоне, соседе и сопернике Сибариса. 

В один прекрасный день соседи поссорились. Милон набросил на плечи шкуру льва, взял в руки палицу, встал во главе своих сограждан и в первой же битве разбил этих избранных молодых красавцев, которым не давала спать морщинка на лепестке розы и по приказу которых в лье от крепостной стены Сибариса были забиты все петухи, мешавшие им своим пением отдыхать. 

Шесть раз одерживал Милон победу на Пифийских играх и семь раз — на Олимпийских. Он вставал на смазанный маслом и потому скользкий диск, и никто из самых сильных борцов, наносивших мощные удары, не только не мог его сбросить на землю, но и пошатнуть. Он обвязывал голову веревкой толщиной в палец, а затем разрывал ее, напрягая мышцы лба. Однажды, когда он присутствовал на уроке Пифагора, своего соотечественника, колонны зала вот-вот собирались рухнуть. Милон поддерживал свод двумя руками до тех пор, пока все слушатели не удалились на безопасное расстояние. 

[Великий математик древности Пифагор, долго обучавшийся и многое почерпнувший у зороастрийцев (огнепоклонников) — создателей основ современной науки (но в поздние средневековые времена стараниями склонных к догматизму руководителей впавших в ничтожество), тоже был олимпийским чемпионом — по панкратиону — смертельному рукопашному бою с бронзовыми выпуклыми накладками, укреплёными ремнями на кулаках. Причем, когда немного опоздавшего на Игры 17-летнего Пифагора не допустили к уже начавшимся соревнованиям юношей, он выступил в начинавшихся несколько позднее соревнованиях среди мужчин и победил!] 

[В древности у зороастрийцев обучались многие великие — в том числе и экcпериментально (!) открывший по наблюдениям испарения и конденсации воды существование неделимых "атомов" вещества (ныне называемых "молекулы") первый в истории человечества ученый-энциклопедист Демокрит, и один из основоположников современной научной медицины, создатель металло-органических комплексов для лечения больных гениальный Абу Али ибн-Сина — его латинизированоое имя Авиценна. В те древние времена девизом зороастрийцев была фраза: "Добрые мысли, добрые слова, добрые дела", позднее интерпретированная в историии как тритогенея Демокрита. Древние зороастрийцы задолго до начала новой эры полагали естественным и непреложным равенство женщин и мужчин, пока ещё не в полной мере достигнутое в современном обществе.] 

Но вернемся к нашей теме. В другой раз, на Олимпийских играх, Милон взвалил на плечи молодого быка, прошел с ношей сто двадцать шагов, убил животное ударом кулака, приказал зажарить и съел его целиком в тот же день. Обычно он поглощал за ужином восемнадцать фунтов мяса, двадцать фунтов хлеба и пятнадцать литров вина. А начиная с утра и весь день он самозабвенно тренировался. 

Один из друзей Милона приказал отлить его бронзовую статую. Поскольку никто не знал, как поставить тяжелую монолитную статую на предназначенное место, Милон взвалил ее на плечи и сам водрузил на пьедестал. 

Нам известно, как он умер. 

Состарившийся Милон гулял в лесу и наткнулся на дерево, которое дровосек пытался разрубить пополам. Тогда Милон вставил руки в образовавшийся расщеп и потянул половинки в разные стороны - это был один из видов его обычных ежедневных тренировок. Но ствол дерева оказался слишком упругим для стареющего Милона и вновь сомкнулся. Милон не смог вытащить руки и был растерзан волками. 

С именем Милона Кротонского (Милона из Кротоны) заканчиваются легендарные времена и начинаются времена героические. 

Есть одно обстоятельство, которое не позволяет нам предполагать, что история Милона выдумана: Лувр украшает прекрасная статуя Пюже, изобразившего его смерть. Правда, алчных волков скульптор заменил на льва, что позволила ему сделать другая версия этой истории. [В Британском музее хранится и найденный археологами 142-килограмммовый каменный блок с небольшими выемками для пальцев и надписью: «Милон из Кротоны поднял меня над головой одной рукой». Пока это никому не удалось, хотя пробовали многие современные чемпионы, - нынешним атлетам не хватало силы захвата пальцами.]