Кухня Франции - ИСТОРИЯ ЗАСТОЛЬЯ С АНТИЧНЫХ ВРЕМЕН Часть 4-я

Наступили времена [конец IV столетия], когда раздался зловещий ропот в самых глубинах неведомых краев: на севере, на востоке, на юге громко заявили о себе бесчисленные орды варваров, отправившиеся в путь по всему миру.

Одни из них шли пешком, другие — верхом на лошадях, третьи — оседлав верблюдов, четвертые — в повозках, запряженных оленями. Реки несли варваров на их щитах, морские волны подхватывали их барки. Огнем и мечом они гнали впереди себя завоеванные народы, как пастухи подгоняют посохом заблудшие стада. Они сокрушали одну нацию за другой, словно глас божий внушил им: «Я смешаю народы мира, как ураган смешивает пыль».

Это были незнакомые и ненасытные сотрапезники, приходившие на званые пиры, во время которых римляне пожирали мир.

Сначала до середины Италии дошел вставший во главе готов Аларих, подхваченный дыханием Иеговы. Его можно было сравнить с кораблем, увлекаемым порывами ветра во время бури.

«Он идет!»

Алариха вела отнюдь не воля, им двигала десница божья [прим. - в отличие от язычников-римлян, готы в то время уже были христианами].

«Он идет!»

Напрасно монах перегородил ему дорогу и пытался остановить.

— То, о чем ты просишь, не в моей власти, — отвечал варвар, — нечто необъяснимое толкает меня погубить Рим.

Трижды его солдаты окружали Вечный город. Трижды он отступал, словно откатывающаяся в глубь морских просторов высокая волна.

К Алариху приезжали парламентарии и просили снять осаду. Они утверждали, что ему придется сражаться с войском, в три раза превосходящим его армию.

— Тем лучше, — отвечал губитель человеческих душ, — чем гуще трава, тем легче ее косить.

Наконец Аларих позволил себя уговорить и обещал повернуть назад, если ему отдадут все золото, все серебро, все драгоценные камни и всех рабов-варваров, находившихся в городе.

— А что же тогда ты оставишь жителям Рима?

— Жизнь, — ответил Аларих.

Ему привезли пять тысяч фунтов золота, тридцать тысяч фунтов серебра, четыре тысячи шелковых туник, три тысячи карминных шкур и три тысячи фунтов перца.

Римляне, стремившиеся во что бы то ни стало заплатить выкуп, расплавили даже золотую статую Мужества.

А затем Гейзерих во главе вандалов проник в Африку и пошел маршем на Карфаген, где укрылись жалкие обломки Рима.

На распутный Карфаген! На Карфаген, где мужчины украшали себя цветами, одевались как женщины, а иноземные куртизанки, закрыв вуалью лица, останавливали прохожих и предлагали им свои чудовищные услуги!

И вот он подошел к городу. В то время как армия поднималась на крепостную стену, народ спускался к Цирку. Снаружи слышался звон оружия, внутри — шум игр. Здесь раздавался голос чтецов, там — глас умирающих. У подножия стен — проклятия тех, кто захлебывался в крови и отходил в мир иной; на ступенях амфитеатра — песни актеров и звуки аккомпанировавших им флейт. Наконец город пал.

Гейзерих самолично приказал стражникам открыть ворота Цирка.

— Кому? — спросили те.

— Повелителю земной тверди и морских просторов, — ответил победитель. Но вскоре его обуяла потребность нести огнем и мечом разрушения в иные земли. Этот варвар не знал, какие народы населяют сей мир, но хотел истребить их. Он отправился в порт, посадил свою армию на корабли. Сам же он последним взошел на командный мостик.

— Куда мы отправляемся, мой повелитель? — спросил кормчий.

— Туда, куда пошлет меня господь!

— С каким народом мы будем воевать?

— С тем, кого захочет наказать господь.

Затем настал черед Аттилы. Его предназначение галлы поняли сердцем. Всякий раз, когда Аттила останавливался, он разбивал лагерь, простиравшийся на три мили. Плененных царей он заставлял сторожить палатки своих военачальников, а плененных военачальников — свою палатку. Аттила, презиравший греческие золотые и серебряные сосуды, ел мясо с кровью из простых деревянных тарелок.

Он постоянно двигался вперед, и вот, наконец, его армия достигла придунайских пастбищ. Лань показала ему дорогу, ведущую через Блуждающие столбы, и исчезла. Словно вихрь Аттила обрушился на Восточную Римскую империю, с презрением оставил позади себя Рим, уже разрушенный Аларихом, и, наконец, вступил на землю, которая в наши дни именуется Францией. И только два города — Труа и Париж — устояли перед ним.

Каждый день кровь обагряла землю; каждую ночь зарево пожара освещало небо. Детей за ноги вешали на деревьях и оставляли на растерзание хищным птицам. Девушек бросали в придорожные колеи, и по ним ехали груженые повозки. Стариков привязывали к крупу лошадей, а лошади, подгоняемые кнутом, уносили их вдаль. Вождь гуннов оставил позади себя пятьсот сожженных городов. Он собирал дань, а позади него простиралась пустыня. Захватчик хвастался, что даже трава не растет там, где ступало копыто лошади Аттилы.

У этих посланников небесной мести все было необычным: рождение, жизнь, смерть.

Аларих, готовившийся высадиться на Сицилию, умер возле Казенции. И тогда его солдаты приказали пленникам отвести Бузенто в сторону, вырыть для своего предводителя ров посреди высохшего русла реки, а затем, положив тело, стали бросать под, вокруг и на него золото, драгоценные камни, тонкие ткани. Когда ров заполнился, они повернули воды Бузенто в прежнее русло. Могила ушла под воду, а варвары, стоя на берегах реки, перерезали горло всем рабам, принимавшим участие в погребальном обряде, чтобы тайну могилы не знал никто, кроме их самих и умерших.

И вот прошло полторы тысячи лет после этого события. Я путешествовал по Калабрии во время того знаменитого землетрясения, которое основательно разрушило ее. Воды Бузенто полностью ушли под землю, и ее русло вновь иссохло. Я остановился в трактире под названием «Покой Алариха». В окно видел я сотни обнаженных людей, которые рыли землю в надежде отыскать могилу Алариха: ведь в ней покоился труп, осыпанный драгоценностями, вполне достаточными, чтобы обогатить целый народ.

Что касается Аттилы, то он испустил последний дух в объятиях своей новой супруги Ильдики. Гунны же своими мечами сделали разрезы внизу глаз, чтобы оплакивать короля не слезами, уподобившись женщинам, а мужской кровью. Избранные всадники в течение всего дня кружили вокруг тела покойного, распевая воинские гимны. Когда же спустилась ночь, тело погребли в трех гробах — первый был из золота, второй — из серебра, а третий — из железа. А затем, при строжайшей таинственности, его опустили в могилу, устланную знаменами, оружием и драгоценными камнями. А для того чтобы алчущие не могли осквернить погребальное богатство, могильщиков сбросили в могилу и зарыли вместе с усопшим.

Так в разгар римских оргий, которые они потопили в крови, ушли в мир иной люди, осознававшие свою миссию каким-то диким инстинктом и опередившие суд людской, объявив себя молотом Вселенной или бичом божьим.

Затем, когда ветер рассеял пыль, поднятую столькими армиями, когда дым стольких сожженных городов поднялся высоко в небо, когда пыл, исходивший от полей сражений, упал на землю благодатной росой, когда, наконец, глаза смогли разглядеть хоть что-нибудь в этом необъятном хаосе, появились молодые, обновленные народы, тесно сплотившиеся вокруг стариков, державших в одной руке Евангелие, а в другой — крест.

Старики эти были отцами Церкви.

Вот так, в начале V столетия, во времена Иоанна Златоуста, погибла цивилизация, которая подарила столько прекрасных дней Римской империи.

Запах пиров Тримальхиона, Лукулла, Домициана, Гелиогабала, возбудивший аппетит варваров, исчез.

Набеги диких народов, длившиеся около трех столетий, окутали античную цивилизацию непроглядной тьмой.

«Когда в мире больше не осталось ни одной кухни, исчезли литература, возвышенное и находчивое остроумие, вдохновение, общественная мысль», — утверждал Карем.

К счастью, крупицы великого общего рецепта рассыпались по всему миру. И вновь вспыхнул огонь рассудка. Монахи поддерживали его и зажигали новые маяки. И эти маяки не только одаривали своим светом новое общество, но и оплодотворяли его.

Генуя, Венеция, Флоренция, Милан, Париж, наконец унаследовавшие эту благородную страсть к искусству, превратились в процветающие города и возродили гастрономию.

Там, где гастрономия погибла, там она и воскресла.

Рим, привилегированный город, попал под власть двух, в равной мере блестящих, цивилизаций: воинствующей и христианской.

На смену блистательным военачальникам и императорам пришли блистательные кардиналы и папы.

Италия вернула себе торговлей богатства, которые некогда завоевывала силой оружия. В той же мере, в какой эта страна обладала гурманами-язычниками, такими как Лукулл, Гортензий, Апиций, Антоний, Поллион, она обзавелась гурманами-христианами, которых звали Леонардо да Винчи, Тинторетто, Тициан, Паоло Веронезе, Рафаэль, Баччио Бандинелли и Гвидо Рени. Впрочем, Италия не сумела стать достойной этой новой цивилизации, и ей пришлось поделиться ею с Францией.